— Почти! — убила меня Сонька. — Потом ты добралась до трех негров. Они, наряженные в папуасские костюмы — набедренная повязка, перья, бусы — фотографируются с нашими бабоньками за большие деньги.
— Откуда тут негры?
— Их в Краснодаре один ушлый армянин отловил. Они студенты. Подрабатывают папуасами.
— И что мне от них надо было?
— Ты стыдила их за то, что они роняют честь африканского народа! — Сонька прыснула в кулачек. — А потом требовала, чтобы они показали стриптиз.
— Какой ужас! — застонала я.
— Еще бы! Я чуть со стыда не сгорела!
— Кто бы говорил! — возмутилась я. — Ты и не то вытворяешь!
— Нет. — Сонька замотала головой. — Я не могу быть такой же отвратительной.
— Ты хуже!
— Хуже быть не может, — отчеканила Сонька. — Хорошо, что тебя Геркулесов в таком виде не видел — сразу бы развелся.
— Он и так со мной разводится, — тоскливо протянула я.
— Да ладно тебе! — попыталась успокоить меня подруга. — Может, все и обойдется.
— Вряд ли, — тяжко вздохнула я. Потом отогнала грусть и довольно бодро спросила. — После моего митинга на набережной мы что делали?
— Пошли в кабак. Хлопнули джина. — Сонька наморщила лоб. — А после этого у меня провал в памяти.
Мы немного посидели, понуро свесив головы, потом встали с лежаков, подобрали с гальки повядшие розы, сунули в сумку плюшевого монстра, и, покряхтывая, побрели к санаторию.
Мы стояли на крыльце корпуса и дергали ручку двери. Дверь была заперта изнутри. Это, конечно, не смертельно, — если постучать, дежурная откроет — но рисоваться не хотелось. Тем более, ни одной санаторно-курортной карты у нас на руках не было. И, вполне возможно, что нас просто-напросто не пустят.
— Давай через Танин балкон, — предложила Сонька. — Заодно и платье вернем.
Я нашла ее предложение приемлемым, поэтому вместо того, чтобы разбудить дежурную стуком, мы начали карабкаться на Танин балкон. Получилось у нас довольно ладно, Сонька влезла благодаря моей поддержке, а я благодаря цирковой закалке (когда-то в детстве я в серьез увлекалась воздушной гимнасткой). Оказавшись на балконе, я тут же стянула с себя порнографический сарафан и повесила его на веревку.
После этого мы тихонько постучали в окно.
Никакого ответа. Мы постучали сильнее. Опять тишина.
— Это ж надо так крепко спать! — зашипела я.
Сонька ничего не сказала, она, придвинув лицо вплотную к стеклу, и попыталась рассмотреть, что твориться в комнате.
— Ну? — нетерпеливо спросила я.
— Вроде нет никого…
— Как это нет? — напустилась я на Соньку. — Куда же все делись?
— Не знаю. Кровати пусты. Значит, никого нет…
— Дай я посмотрю, — раздраженно произнесла я, отодвигая Соньку.
Я заглянула через стекло в комнату. Две кровати, шкаф, стол, холодильник (наш, номерок, получше будет!), и ни одной живой души. Правда, из-за двери в ванную комнату пробивался свет, что оставляло надежду на то, что Таня просто пошла пописать, как никак санузел совмещенный.
Вдруг дверь распахнулась, и из ванной выбежала Таня. Голая! Она смеялась и зачем-то виляла своей худосочной попой.
Зачем, выяснилось позже, когда из той же ванной показался голый… Гоша! Короткие волосатые ноги, цыплячья грудь, покрытая черной шерстью, округлый животик все в той же дремучей поросли, короче, полный мрак!
Сонька не ожидала такого сюрприза, по этому удивленно икнула и дернула головой. Послушался глухой удар — это ее лоб врезался в стекло.
Влюбленные застыли. Мы с Сонькой тоже. Немая сцена, «Ревизор» отдыхает.
— Не здесь снимается передача «За стеклом»? — нагло выкрикнула Сонька, постучав пальцем в окно.
— Ой! — растерянно сказала Таня. — Это вы, девочки?
— Извращенки! — пискнул Гоша, прикрыв свой срам ладошкой. — Так я и знал!
— А вы чего тут? — пролепетала Таня, кидаясь к балконной двери. — Я сейчас открою…
Когда дверь распахнулась, мы с Сонькой радостно ввалились в комнату.
— Встречаетесь по-тихому? — хмыкнула я, кидая взгляд на Гошины мосластые ноги.
— Ну мы это… — совсем растерялась Таня. — Тут… Решили… Всего один разочек…
— Совет вам да любовь! — гаркнула Сонька.
Я послала Гоше воздушный поцелуй, и мы покинули это гнездо разврата.
Добравшись до номера, тут же рухнули в кровать и в унисон захрапели.
Разбудил нас возмущенный крик Эммы.
— Девочки! Разве можно спать с закрытым окном? Вы же перетравите половину санатория!
— А? — Я подняла все еще тяжелую голову. — Чего?
— От вас разит! Перегаром! Как от мужиков!
— Эмма Петровна, — простонала Сонька, — поверьте, напиваются не только мужики.
— Вставайте! И немедленно в душ! — бушевала Эмма. — Я еще поговорю с вами о вашем поведении.
— В нашей стране каждый достигший двадцатиоднолетия имеет право напиваться, — буркнула Сонька.
— Ушли на всю ночь, и даже не предупредили! Я волновалась!
— Позвонили бы по Лелиному телефону, мы бы вам сказали, что с нами все в порядке.
— Я не умею им пользоваться, — зарделась Эмма.
— Ну и не кричите тогда, — позевнула Сонька, переворачиваясь на другой бок.
Эммы фыркнула и направилась к двери. Но на полпути остановилась, обернулась к нам и все с той же претензией в голосе заявила:
— Между прочим, вчера милиционеры опрашивали всех людей, знакомых с Катей, в частности соседей по столу…
— Что их интересовало? — спросила я, стряхивая дрему.
— В основном ее душевное состояние накануне гибели. Спрашивали, не было ли в ее поведении чего-то необычного. Не изменилось ли оно. Она же нервная. Такие постоянно на грани депрессии. — Эмма привалилась плечом к косяку. — Вот они нас с Таней и пытали… Ни грустила ли, ни хандрила ли, на предмет несчастной курортной любви спрашивали, вдруг она из-за этого с балкона сиганула, да только мы не в курсе. Еще интересовались, была ли у нее тяга к суициду.