Призраки солнечного юга - Страница 10

— Это «Солнечный юг»?

— Ты по-русски читать умеешь? — засмеялся он. — Там же написано.

Мы с Сонькой сощурились (обе были близоруки, и обе не носили очков). Оказалось, что на крыше здания имелись большие буквы «СОЛНЕЧНЫЙ ЮГ».

— Спасибо, Ванечка, — сердечно поблагодарила армянина Сонька. — Приходи к нам в гости!

— Зачэм в гости? — улыбнулся тот. — На работу приду. Работаю там. Людей на экскурсии вожу. Вас свожу. На Ахун, на Красную поляну, Белие скалы, куда захотите… — И, помахав нам ручкой, он вновь слился с толпой.

А мы, опять взвалив на себя сумки, двинули по путям в сторону бетонного забора.

Шли медленно, то и дело спотыкаясь. Оно и не удивительно, так как ночью почти не спали. И ладно бы гуляли до утра, пили, ели, песни пели, а то ведь слушали… А дело было вот как. Где-то в десять вечера, когда мы, наигравшись в карты, нагулявшись по проходам, наевшись чипсов и прочей вкусной гадости, собрались отойти ко сну, на очередном полустанке в вагон впорхнула семейка. Мама, папа (уже очень в возрасте) и пацаненок лет восьми. Оказались нашими соседями, причем близкими. Папа с сыном разместились на противоположных боковых, а мамашка непосредственно рядом с нами, то есть на освободившейся нижней полке. Родители были малость тормозные, зато пацаненок поражал вертлявостью и шкодливой непоседливостью.

Были они явно из каких-то сектантов, потому что постоянно крестились и бормотали молитвы. Причем, не из баптистов или адвентистов (те всегда с иголочки одеты и по примеру своих проповедников, не переставая, лыбятся), не из кришнаитов (батя был лохмат и длинноволос), не из буддистов (никаких фенек на запястьях, зато на шеях православные кресты), а из какой-то бедной старорусской секты, название которой мы с Сонькой так и не придумали. Мы, поначалу решили, что они церковные (батюшка, матушка и попенок), но, вспомнив нашего отца Александра, который ездит исключительно на иномарках, а под рясой у него то и дело тренькает мобильник, передумали. Эти были одеты настолько бедно, что казалось, их вещи просто рассыплются от старости. На матушке был ситцевый халат, застиранный до того, что цветочки, бывшие некогда ромашками, превратились в подтаявших на солнце медуз. На папе «треники» со штрипками — я такие уже во втором классе отказалась носить — футболка с «Олимпиадой-80» и кеды. На мальчишке наставленные снизу штанцы и линялая майченка.

Но, надо отметить, бедности своей они не просто не стыдились, они ее просто не замечали. Так что матерчатые (как пить дать, собственноручно сшитые матушкой) котомки они разложили без стеснения. Так же, не тушуясь, достали из них картошку в «лупяках» и зеленый лук, помолившись, поели и, опять помолившись, улеглись спать.

Вернее спать вознамерились только родители, пацаненок же решил немного попеть… Пел он всю ночь! И не псалмы, как мы ожидали, а песню «…не могу я спать у стенки, упираются коленки. Лягу я на край — не ложись!…». Голоса у мальчика не было, слуха тоже, слов он не знал, других песен, судя по всему, тоже, так что про разнесчастные коле-е-е-енки нам пришлось слушать до рассвета. Родители, конечно, пытались сыночка усмирить, но так мягко, ненавязчиво, так по-доброму, что маленький антихрист не только не умолкал, а начинал выводить свое «…лягу я на край…» с еще большим чувством. Заткнулся он только к утру, после того, как взбешенная Сонька втихаря от его блаженно спящих родителей (единственных во всем вагоне) переползла на полку певуна, схватила его за горло и прошипела «Не заглохнешь — язык отрежу!». Еще для острастки показала свои маникюрные ножницы — Сонька у нас знает, как с детишками договориться, учительница, как никак.

После этого малец заткнулся. И оставшиеся три часа мы спали спокойно…

… Тем временем, мы доковыляли до стены. Отыскали в ней дыру. Пролезли. Зорин немного застрял, но общими силами, мы его втиснули в довольно обширный для нас, но узковатый для ста двадцати килограммового Юрика, проем.

Вот и санаторский забор, вот проходная с будкой охранника и полосатым шлагбаумом. Мы поднырнули под него — страж на нас даже не взглянул. Это порадовало, значит, пропускной режим в «Солнечном» не такой уж строгий.

Мы вышли на широкую аллею, засаженную по сторонам любимыми Сонькой пальмами, кипарисами и диковинными колючками (как наш репей, только с меня ростом). Между деревьев попадались увитые диким виноградом беседки, красоту которых портили развешенные по боковым стенам мохеровые кофты всевозможных цветов, с ценниками на рукавах. Чуть подальше имелся дендрарий, небольшой по площади, но богатый — судя по табличкам, врытым в землю, растений в нем было до черта.

Мы миновали аллею. Тут же показалось здание, то самое, которое видно даже с привокзальной площади, оказалось, что это не жилой корпус, и даже не столовая, а лечебница. Потоптавшись у крыльца, мы развернулись и потащились через скверик к другой многоэтажке. Плюхали из последних сил. Было жарко и неуютно. Хотелось спать, есть и купаться. Причем, купаться больше, чем спать, но до этого еще дожить надо, потому что нам бог знает сколько времени придется оформляться, располагаться в номере, переодеваться… Потом Соньку как-то надо протаскивать…

От всех этих мыслей у меня даже голова заболела. А тут еще мимо курортники начали шастать в набедренных повязках из влажных полотенец, совсем близко зашумел прибой, пахнуло морем, шашлыками и розами.

— Мы чужие на этом празднике жизни, — пробормотал Зорин, словно прочитав мои мысли.

Мне было знакомо это ощущение, я называю его «синдромом вновь прибывших». Когда ты только приехал, не успел еще загореть, освоится, привыкнуть к новому месту, к новому режиму, ритму жизни, ты чувствуешь себя не очень уютно, и даже немного хочется домой, а остальные такие прожженные (и в прямом и в переносном смысле), веселые, привыкшие, что кажутся тебе инопланетянами. Состояние это длиться не больше двух дней, а потом бесследно проходит.